Если мы сейчас хорошенько сосредоточимся, то окажемся ровно там, куда нам и надо попасть. На самом деле страна, где мы окажемся, совсем недалеко отсюда — но хоть и недалеко, а попробуй ее отыщи. Я пробовал, у меня не вышло. У страны этой есть имя, да его трудно выговорить. Не будем и пытаться, чтобы не запутаться... И вот еще одно: в этой трудноотыскиваемой, трудновыговариваемой стране несчастливые и голодные так и остаются всю жизнь несчастливыми и голодными. Напротив, в Соединенных Штатах Америки всем и каждому дарованы равные и честные возможности. И считать, что они не дарованы, - сущее свинство! десь — неважно, в Мичигане или в Миссури, — несчастливые и голодные могут споткнуться, глянуть вниз и углядеть у себя под ногами горшок: что это в нём такое блестит, уж не золото ли? Эврика! Но Там несчастливые и голодные споткнутся, глянут вниз и, скорее всего, обнаружат лишь скрюченный корень старой сухой яблони. Как раз о такой корень Джонни, наш герой, только что споткнулся. — Эврика! — воскликнул он. Именно так: «Эврика!» — а не какое-нибудь другое словечко покрепче. Потому что мальчик Джонни давным-давно поклялся себе никогда не браниться, даже если сама жизнь будет настойчиво этого требовать (как оно часто и бывает). Ему хватало и той брани, что изливалась из глотки его никчемного деда и клубилась, как облако, над их несчастливым домом. Однажды — Джонни был тогда совсем малыш — в этом облаке заблудилась стая голубей: так и не найдя дороги, горемычные птицы от отчаяния попадали вниз и околели; потом они еще долго валялись на крыше брюшками кверху. Вот к чему приводит сквернословие. И вот почему Джонни твердо решил всегда иметь при себе свой компас — свои нравственные ориентиры, чтобы, даже если заблудится, он смог отыскать дорогу. Кроме деда, у Джонни не было ни одной родной души. Хотя считать, что дед был ему родной душой, пожалуй, чересчур оптимистично. А поскольку оптимисты и без того уже натворили в этом мире великое множество бед, больших и малых, то мы, во благо человечества, будем придерживаться голых фактов:
Дед мальчика Джонни был плохим человеком
У Джонни был один-единственный настоящий друг — меланхоличная курица, носившая довольно странное имя: Чума и Голодуха. Возможно, когда-то куриц было две: одну из них звали Чума, другую Голодуха. Но опять-таки, нам нужны только факты. Теперь курица была одна, зато о двух именах.
Чума и Голодуха подошла и тихонько, участливо клюнула ушибленный палец Джонни.
— Спасибо, — сказал Джонни. — Авось заживёт.
И запрыгал на одной ноге. И курица запрыгала вслед за ним — она подумала, что так правильно. Джонни улыбнулся ей как старому другу
Имя у нашей курицы появилось так
Сколько Джонни себя помнил, его дед встречал каждый новый день одинаково: грозовой тучей вываливался из дому и, пиная и расшвыривая во все стороны комья земли, кричал неведомо кому: «Чума и голодуха! Чума и голодуха!» Курице это очень нравилось. Позабыв на время свою меланхолию, она горделиво расхаживала по двору, высоко задирая тощие ноги и радостно хлопая обтерханными крыльями. Потом дед вваливался обратно в дом, ложился прямо на грязный пол и спал дальше до после полудня. Во сне он иногда похрапывал и посапывал, точно мурлыкал себе под нос нежную любовную песенку. В такие минуты мальчик Джонни любил своего деда. За всю жизнь Джонни не слышал от деда ни единого доброго слова. Поэтому он сильно удивился, когда дед выглянул из их убогой лачуги и спросил:
— Ты как? Ходить-то можешь?
Сердце Джонни наполнилось благодарностью.
— Могу! — сказал он. — Скоро смогу! Спасибо большое!
— Вот и ладно, — ответил дед. — Тогда собирайся и топай на базар. Продашь там эту курицу, купишь взамен чего-нибудь поесть...".
Я с удовольствием прикуплю эту книгу, т.к. в ней, на мой взгляд, весь Марк Твен. С его неповторимым сарказмом, своеобразным взглядом на вещи и непередаваемым юмором!
Я с удовольствием прикуплю эту книгу, т.к. в ней, на мой взгляд, весь Марк Твен. С его неповторимым сарказмом, своеобразным взглядом на вещи и непередаваемым юмором!
